|
Ева Гончар
|
 |
« Ответ #526 : 10-Апреля-2018 10:49 » |
|
Глава 25. НЕЖНОСТЬ
Майя не знала, долго ли ей пришлось дожидаться Артёма — на часы она больше не смотрела, а субъективное восприятие времени у неё нарушилось. Пока он ехал, она, прикрыв глаза, сидела напротив выключенного компьютера; в голове у неё Вадим снова и снова целовал Фиби. И целовал так, что было понятно: он долгие месяцы только об этом и мечтал. Боль притупилась и уже не обжигала до крика, как в первые минуты. Зато болело теперь не только в груди — Майе казалось, что ноет каждая клеточка её тела, и она уже не различала, где заканчивается душевная боль и начинается физическая.
Наконец, телефон опять завибрировал. Артём сообщил, что приехал, и встревоженно спросил, сумеет ли она выйти на улицу без посторонней помощи — его-то ведь в здание экспертного центра явно никто не пустит.
— Не нервничайте вы так, — вздохнула Майя, — я здорова. Ждите, уже выхожу.
Она переобулась, накинула пальто — на то, чтобы застегнуть пуговицы, её уже не хватило — и пошла вниз. Артём измерял шагами крыльцо, выказывая крайнюю степень беспокойства. Увидев Майю, он кинулся к ней, инстинктивно дёрнулся обнять, не решился — и неловко отступил на полшага. Она сама взяла его под руку и попыталась ему улыбнуться, но у неё не получилось. Артём, ни слова не говоря, отвёл её к машине, усадил на переднее сиденье и пристегнул.
Садясь за руль, бросил назад свою куртку, и Майя увидела, что толстовка на нём та же самая, что и в прошлый четверг — бежевая с коричневой надписью «Нормально ДЕЛАЙ — нормально БУДЕТ!» Это было последнее, на что она в ту ночь смотрела сухими и ясными глазами. Ей даже вдруг показалась, что слёз не будет вовсе, как будто все их до капельки она выплакала в первую половину дня. Но тут Артём, заведя мотор, повернулся к ней, крепко сжал её руку и произнёс сиплым от волнения голосом:
— Майя Михайловна, мне страшно на вас смотреть. Прошу вас, хотя бы намекните, что случилось.
— Я только что узнала, что у моего мужа — другая женщина, — бухнула Майя безо всяких намёков, и словно кран открылся у неё внутри — слёзы потекли сплошным потоком.
Артём неразборчиво выругался сквозь зубы, опять потянулся её обнять, но теперь ему помешал ремень безопасности.
— Сидите, Артём! Поехали! — запротестовала она, заметив, что он пытается отстегнуться; оставаться на месте было невыносимо.
И они поехали. Одна его рука лежала на руле, другою он так и держал за руку Майю. Куда её отвезти, он не спросил.
Дороги Майя почти не заметила. Сидела с закрытыми глазами, а когда открывала их, видела только мутную серую пелену — и не могла понять, дождь это, снег или её собственные слёзы.
Потом она вдруг заметила прямо перед собой светящуюся ярко-зелёную вывеску «Дэлла» с кокетливым росчерком на конце буквы «а» и догадалась, что это гостиница, в которой остановился Артём. Со всех сторон возвышались свечки жилых новостроек — как позже выяснилось, гостиница занимала первые два этажа в одной из них. Артём припарковался под вывеской, помог Майе выбраться из автомобиля и торопливо повёл её ко входу.
Стойка портье пустовала, часы над нею показывали четверть второго. В крошечном холле пахло цитрусовой отдушкой и кофе, а больше Майя ничего различить не успела. По боковой лестнице она, как сомнамбула, поднялась за Артёмом на второй этаж — и вскоре уже стояла в оцепенении посреди его номера.
Как только дверь захлопнулась, Артём сделал то единственное, в чём Майя сейчас по-настоящему нуждалась — он развернул её к себе и заключил в объятия.
— Майя Михайловна, — прошептал он ей в волосы, — ваш муж мизинца вашего не стоит. Нужно быть хуже, чем идиотом, чтоб изменять такой женщине, как вы.
Вместо ответа Майя заревела в голос.
Орошая слезами коричневую кожу Артёмовой куртки, думала она не только о Вадиме, наконец-то совершившем свой выбор, не только о рухнувшей семейной жизни, но и о спасённой дочери, с её разбитым вдребезги сердцем, и о зловонной жиже, в которую пришлось окунуться сегодня из-за Краузе, и о бесценной помощи друга детства, и о неведомом пока долге, который когда-нибудь придётся отдать, и ещё о том, что твёрдое и широкое мужское плечо гораздо больше подходит, чтобы в него выплакаться, чем колкий казённый плед в комнате отдыха. Артём прижимал её к себе, как тогда, на обрыве, и продолжал шептать, но слов она почти не слышала. Она лишь чувствовала идущее от него тепло, и силу его объятий, и то, как под его руками слабеет и истончается боль, которая её терзала.
Майя могла бы, наверное, простоять так ночь напролёт, но стоило ей перестать всхлипывать — и Артём, разжав руки, отодвинулся. Испытующе посмотрел ей в лицо — его собственное в этот момент выглядело очень странным, рассерженным, виноватым и сострадающим одновременно! — помог ей снять пальто, усадил в низкое клетчатое кресло, буркнул, что скоро вернётся, и вышел. В тот же миг Майя почувствовала себя брошенной, и это было так неожиданно и остро, что она вновь начала плакать.
Артём, и в самом деле, вернулся пять минут спустя — с двухлитровым баллоном воды, бутылкой вина и огромной шоколадкой. Опустил принесённое на журнальный столик и сказал извиняющимся тоном:
— Хотел раздобыть вам что-нибудь поесть — вы же наверняка не ужинали. Нашёл только это.
— Этого хватит, — сквозь слёзы она опять попыталась ему улыбнуться, но опять без какого-либо успеха.
Ни есть, ни пить Майе не хотелось — хотелось, чтобы он снова её обнял. Артём же, сняв куртку, достал из шкафа два бокала и штопор, наклонился над столиком и принялся открывать бутылку. Движения у него были нервные и резкие, щёки алели. Он словно только теперь осознал, что за окном глубокая ночь, а женщина, которую он любит, сидит у него в номере и уходить не собирается. Бутылка поддалась, но выскользнула, начала падать, и он едва успел её поймать.
— Не надо, Артём, — пролепетала Майя, имея в виду, что исполнять обязанности гостеприимного хозяина — это последнее, что от него сейчас требуется.
Но он решил, что она отказывается от вина; щёки запылали жарче. Пробормотав:
— Извините, — он взялся за воду, которая, разумеется, зашипела и брызнула во все стороны, как только он пошевелил крышку.
Артём прерывисто вздохнул и медленно, осторожно, стараясь больше ничего не облить, наполнил бокалы — для этого ему пришлось ухватиться за баллон двумя руками. Один бокал протянул Майе, другой залпом выпил сам.
Она смочила губы, два раза глотнула и поставила воду обратно на столик. В подреберье и в горле саднило, неярко освещённая тесная комната расплывалась перед глазами, сознание туманилось, словно содержимое бутылки уже использовали по назначению. Майя запомнила далеко не всё, что происходило с нею в ту ночь — состояние её ума и тела было весьма далеким от нормального. Но следующие несколько минут врезались в память в первозданной ясности.
Артём так и метался бы, сам не свой от неловкости, роняя посуду и предлагая своей ночной гостье то вино, то воду. В итоге, вина бы Майя всё-таки выпила. Возможно, выпила бы всю бутылку в попытке отвлечься от набухающей снова боли. Язык и веки отяжелели бы, и всё тело стало неподъёмным, словно высеченным из гранита. Собрав последние силы, Майя извлекла бы себя из кресла и перекинула на постель, после чего уснула мертвым сном, не успев даже разуться. Артём бы занял её место в кресле и просидел там остаток ночи, а утром накормил Майю гостиничным завтраком, отвёз в Ясенево и высадил в квартале от дома, чтобы никто не увидел, с кем она приехала. Они бы простились, тепло и даже нежно, и вечером того же дня Артём улетел бы в Адлер, а она осталась — объясняться с Вадимом по поводу Фиби Тайлер и вместе с ним решать, как будет выглядеть их дальнейшая жизнь. С Артёмом Майя, возможно, больше никогда бы не встретилась.
Всё это представилось ей так чётко, словно уже произошло, и отчего-то совсем ей не понравилось. Она взглянула на молодого человека, который со множеством лишних действий распаковывал шоколадку, и прикоснулась к его запястью.
— Не надо, Тёма. Шоколада я тоже не хочу.
Он обернулся к ней; теперь его лицо выражало не сострадание и гнев, а обожание и отчаяние.
— Просто обними меня, и всё, — попросила Майя. — Мне было лучше всего, когда ты меня обнимал.
Конечно, он послушался.
Опустился на колени перед её креслом, привлёк её к себе, дал возможность прижаться лбом к его плечу.
— Тёма, Тёма… — шёпотом повторила она, пробуя на вкус его уменьшительное имя. — Я бы погибла, наверное, если бы не ты… сегодня или даже… раньше… мы все бы, наверное, погибли. Я сбилась со счёту, сколько раз ты меня спасал.
Артём не ответил; дышал он тяжело и неровно. Майя подняла голову и прикоснулась губами к его губам — мягким и очень горячим, но неподвижным, как у статуи. Сердце у неё заколотилось; на мгновение ей показалось, что он отстранится, захлопнется, как он один это умеет, скажет что-нибудь вроде: «Майя Михайловна, вы очень устали сегодня — давайте ложиться спать!» — и сбежит ночевать в другой номер, оставив её наедине с её болью.
Однако он не отстранился. Он выдохнул:
— Майя!.. — зажмурился и поцеловал её сам.
Поцелуй длился столько, на сколько у них обоих хватило дыхания, и пробудил в душе у Майи что-то такое, что она считала давно и безнадёжно забытым. Потом они поцеловались ещё раз. Потом Артём, который, кажется, стремился обнять её целиком, проскользил ладонями к её ногам, наткнулся на сапоги и принялся их расстёгивать.
Чёрные замшевые сапоги на высоком крепком каблуке, купленные Майей на прошлой неделе в попытке улучшить себе настроение.
Она вдруг вспомнила, как поднимала на них замочки «молний», когда зазвонил телефон, и как не поняла, чья фамилия светится на экране. Девять дней… жалкие девять дней спустя «Русаков А.» осыпает поцелуями её колени — и она не только позволила ему это делать, она ужасно боится, что он придёт в себя и прекратит!
Справившись с сапогами и отбросив их в сторону, Артём подхватил её на руки, перенёс на кровать и растянулся рядом.
— Только скажи,— глядя ей прямо в глаза, хрипло проговорил он, — только скажи, что ты передумала, и я остановлюсь. В любой момент, Майя. Я сумею!
Но она вовсе не желала, чтобы он останавливался.
Продолжение следует...
|
