|
Ева Гончар
|
 |
« Ответ #510 : 05-Апреля-2018 22:08 » |
|
Она и потом ещё плакала — по пути в участок и в самом участке, дожидаясь, пока к ней выведут Татьяну. Но при появлении дочери тут же взяла себя в руки: Таня должна понимать, что ей есть, на кого опереться; нельзя, чтобы она видела мать развинченной. Впрочем, это были напрасные хлопоты — по сторонам Таня не смотрела и, кажется, вообще едва понимала, где она и что с ней происходит. Лицо у неё распухло от слёз, глаза были прикрыты. Осторожно придерживая дочку за плечи, Майя отвела её в такси. Усадила на заднее сиденье, сама устроилась рядом, машина тронулась.
— Куда мы едем? — осипшим голосом чуть слышно спросила Татьяна.
— Домой, котёнок. Мы едем домой, — Майя прижала её к себе и поцеловала в висок.
— Меня… отпустили?
— Да.
Татьяна зажмурилась и помотала головой, не понимая:
— Но ведь меня всё равно будут судить?..
— Не будут. Я всё уладила.
Бедняжка могла обрадоваться, удивиться, не поверить — но не сделала ни того, ни другого, ни третьего. Вместо этого она охнула, обмякла и тряпичной куклой завалилась на бок, щекой в материнские колени. Плечи у неё затряслись.
— Ну ладно тебе, ладно, — ласково проговорила Майя, ероша стриженую макушку. — Всё закончилось. Слышишь меня, дружочек? Всё закончилось.
Татьяна не ответила и не поменяла позы.
Всю дорогу Майя гладила её по голове и шептала утешительные глупости. Рассматривала измятый и перепачканный какой-то дрянью белый Танин тренч и думала, что отдавать его в химчистку не нужно — а нужно просто вынести на помойку, вместе с таким же, только чистеньким Анютиным. Чем меньше у дочери будет поводов вспоминать минувшие четыре дня, тем лучше. Что-то ужасно несправедливое чудилось Майе в том, что сами воспоминания нельзя будет ни отчистить, ни выкинуть, как испорченную одежду.
От машины до лифта Татьяна едва переставляла ноги, и Майе, не без труда удерживающей её под локоть, даже хотелось позвонить Игорю и попросить его помочь им добраться до квартиры. Но в лифте дочке стало лучше, она выпрямила спину, глаза у неё, наконец, прояснились, и губы тронула слабенькая виноватая улыбка.
— Что, я, действительно, дома? Я думала, уже никогда не вернусь.
— А вот это ты зря, моя хорошая, — Майя улыбнулась в ответ. — Мы бы обязательно тебя вытащили. Просто, если бы не Субботин, это случилось бы несколько позже.
— Ой, мама… Я не знаю, что бы со мной было, если бы ты меня сегодня не забрала.
— Но я же тебя забрала! Теперь всё будет хорошо, обещаю.
Таня опустила глаза и зябко повела плечами. В то, что у неё когда-нибудь всё наладится, он сейчас нисколько не верила.
Двери лифта открылись, но выйти она решилась не сразу, и Майя знала, почему — неясно было, какого приёма ждать от Анюты. Майя звонила ей из участка, предупредила, что скоро приедет вместе с Татьяной, но рассказать об утренних событиях, разумеется, не смогла. И теперь, открывая дверь квартиры, она уже приготовилась защищать одну из девочек от гнева другой. Слишком хорошо запомнила жёсткую интонацию, с которой та, другая бросила вчера возле музея: «А если она по доброй воле… пускай сама за свою добрую волю и отвечает!»
Анюта сидела на банкетке в прихожей и вскочила при их появлении. Татьяна отпрянула, замерла, кусая губы и комкая в руках края бело-красно-чёрного шёлкового шарфа. Майя замерла тоже. Несколько секунд близняшки молча смотрели друг на друга. Потом Анюта шумно, со всхлипом втянула в себя воздух — и бросилась на шею сестре. У Майи отлегло от сердца.
Она потихоньку сняла пальто и разулась, слушая, как девчонки хлюпают носами и обмениваются им одним понятными обрывочными репликами, и обмирая от нежности. К тому моменту, когда она пристроила на место сапоги и распрямилась, близняшек в прихожей уже не было — их голоса теперь доносились из комнаты. Татьянины плащик и шарф валялись на полу. Майя подобрала вещи и унесла к себе, с намерением позже от них избавиться.
Из кухни вышел Игорь, деликатно сидевший там всё это время. Спросил:
— Ну как, Майя Михайловна? Что с Таней?
— С ней сложно, Игорёшка. Но мы справимся. Всё было бы гораздо хуже… если бы не ты.
— Её совсем отпустили?
— Да. Закрыли дело.
— Ясно.
Любопытствовать, как Майя сумела этого добиться, он не стал, за что она была ему благодарна. Не то чтобы она планировала что-то скрывать — но сил на новые разговоры у неё сейчас не имелось.
— Мне бы в общагу съездить, — вздохнул Игорь. — Я там со вторника не был, даже переодеться не во что. Скажете Асе, что я уехал?
Лицо у него стало смущённым, и Майя сообразила, что его мучает.
— Ты хочешь сегодня снова переночевать у нас? — улыбнулась она.
— Если вы не против… Мало ли что? Вдруг я Асе понадоблюсь.
— Конечно, ты ей понадобишься. Приезжай, Игорёш, — Майя потрепала его по плечу. — Я абсолютно не против. Даже как-то привыкла уже к тому, что ты здесь.
«Хорошо, что в квартире Татьяны Игнатьевны сейчас нет жильцов, — промелькнуло у неё в голове. — Если Анюта и Игорь захотят жить вместе, это будет легко устроить».
— Спасибо, Майя Михайловна!
Впервые за эти дни он улыбнулся так, как улыбался прежде — широко и простодушно. Торопливо оделся, пообещал вернуться вечером и отбыл. А Майя, сопровождаемая вездесущей Офелией, пошла готовить обед. Удивительное дело: на часах было всего-то навсего без двадцати четыре.
В морозилке она нашла распечатанные пакеты овощей и какие-то пельменные окаменелости; и то, и другое на скорую руку привела в съедобное состояние. Совсем недавно Майя представить себе не могла, что простые будничные хлопоты способны доставить ей такое острое удовольствие.
Собрав на стол, она позвала девчонок, и те пришли, держась за руки, и сели, касаясь друг друга локтями и коленками, словно ни на секунду не могли расстаться. Татьяна успела принять душ, на ней был розовый махровый халатик, и волосы у неё были мокрые. Майя наполнила тарелки и села напротив.
Ей вспомнилось, как в прошлый четверг она смотрела на дочек, сидящих за этим же столом, и шутила насчёт их одинаковости. Девять дней спустя перепутать их не смог бы никто. Хотя Анюта и выглядела сейчас утомлённой, но живость характера и солнечная юность оставались при ней, и серые глаза по-прежнему лучились. Татьяна же осунулась и побледнела, и опустила плечи, из-за чего казалась старше сестры. Улыбка и взгляд у неё потухли, словно кто-то выкрутил лампочку. Следы физической усталости, понимала Майя, уйдут через несколько дней, излеченные безопасностью и сном. Но радость жизни, вера в себя и в людей так просто не вернутся, и неизвестно, вернутся ли вообще.
«А ну-ка, стоп! — осадила себя Майя, чувствуя, что глаза опять увлажнились. — Давай-ка, не усложняй! Она жива, здорова и, Бог даст, не беременна. Суд ей больше не грозит. А всё остальное ты сумеешь вылечить!»
— Насытились, котятки? — как могла, беспечно улыбнулась она, когда тарелки перед девочками опустели. — Еда, конечно, не очень, но другой у нас не было.
— Нормальная еда. Спасибо, мамуль, — отозвалась Анюта.
Татьяна молча кивнула.
— Посуда на тебе, — сообщила Анюте Майя. — А нам с твоей сестрой надо поговорить.
На самом деле, долгих бесед она сейчас затевать не планировала. Всему своё время. Потом, когда Таня немного очухается, можно и нужно будет задавать вопросы, не позволяя ей «вариться в собственном соку». Сейчас же Майя хотела дать ей возможность выговориться самой — выплеснуть из себя больное и стыдное, как вчера, в музее.
Татьяна, видно, решила иначе, потому что глаза у неё, когда мать привела её к себе в спальню и закрыла дверь, были испуганными.
Майя улеглась на покрывало и очень мягко позвала:
— Иди ко мне, дружочек. Я не собираюсь тебя ругать. И в душу к тебе лезть не собираюсь. Но я подумала, вдруг ты сама захочешь мне что-нибудь рассказать?
Повторять не потребовалось — дочка сию же секунду юркнула ей под бок и положила голову на плечо. Майя погладила худенькую спину. Сказала, просто чтобы подбодрить:
— С Аней у вас всё в порядке, да?
— Да, мам, — выдохнула ей под мышку Татьяна, — у нас всё хорошо. Мне было так страшно, что она меня не простит.
— Но мы же догадались, что тебя заставили.
— Я не только про… музей. Я так гадко вела себя с ней с тех пор, как…
— С тех пор, как стала общаться с Краузе?
— Угу.
— Он настраивал тебя против неё?
— Я это потом поняла. Сначала я думала, что он обо мне заботится…
И она, действительно, принялась рассказывать — сумбурно, перескакивая с одного на другое, но, в целом, гораздо более внятно, чем накануне вечером.
О тайных встречах с Краузе в московских кофейнях и парках. О тайной же переписке, день ото дня становившейся всё нежнее. О просьбах Краузе хранить их общение втайне от всех, особенно от Анюты, которая, по его словам, «совершила маленькое предательство», оставив сестру одну у костра, а значит, может предать ещё не раз.
— Она искала тебя тогда, но не сумела найти! — вмешалась в этом месте Майя.
— Я знаю, мама, — покаянно прошептала Татьяна. — Но тогда я больше доверяла ему, чем ей.
Она рассказывала о том, как постепенно, исподволь поверила, что он в неё влюблён и так же исподволь сама в него влюбилась — и стала жить, считая часы от встречи до встречи. Он казался ей на голову выше любого из мальчишек-однокурсников, которые пытались за ней ухаживать. Он больше знал и лучше них умел говорить; от его комплиментов у неё кружилась голова, а от улыбок — сбивалось сердце.
К тому времени, когда он подкинул Татьяне идею добиться абсолютного внешнего сходства с сестрой, она уже на всё была согласна, лишь бы её тайное счастье не заканчивалось. Почти на всё, как показали дальнейшие события. Но тогда ни о каких «почти» она не думала. Любимый признался, что увлёкся образом близнецов, одинаковых внешне, но разных внутри, и хочет написать о них картину — и она постаралась выполнить его желание.
— Он не только занимался подготовкой своего плана, но проверял, насколько ты ему послушна, — подсказала Майя.
— Так всё и было, — согласилась Татьяна.
— А потом он послал тебя к Серебряному, чтобы ещё раз проверить, — заметила Майя; ей важно было дать понять дочери, что история с видеозаписью не составляет тайны для семьи.
— Да… послал.
Ему и придумывать-то для этого пришлось не так уж много. Дескать, Серебряный подсматривал за ночными развлечениями на турбазе и снимал их на видео. Но не просто для своего удовольствия, а чтобы потом шантажировать студенток, добиваясь их благосклонности. «Он сам проболтался мне с пьяных глаз, — признался Краузе. — По старой дружбе, я попытался его пристыдить, из-за этого мы разругались пух и прах, к себе домой он меня больше не пускает!» Техника у Серебряного довольно старая, запись ведётся на маленькие кассеты, копий с них он обычно не делает и ничего не оцифровывает. Кассеты в идеальном порядке хранятся в незапертых ящиках, легче лёгкого будет найти и унести нужную, тем самым лишив его орудия шантажа. «Танюша, мне совестно предлагать тебе это, но…» — и, разумеется, она напросилась домой к Серебряному, в полной уверенности, что совершает правильный поступок. Реакция Сан-Семёныча на пропажу кассеты лишь утвердила Татьяну в мысли, что Краузе сказал ей чистую правду.
Прошёл сентябрь, до краешков наполненный её любовью, и наступил октябрь, и папа собрался на конгресс в Питер, а мама ужасно вовремя решила развеяться в «Сердце гор». «Это же праздник какой-то, Танюша!» — возликовал Краузе и, наконец-то, пригласил её в гости. Уходя на свидание, Татьяна говорила себе, что теперь у неё начнётся новая жизнь. Ей верилось: она сумеет убедить любимого, что нужно рассказать о нём её семье — в таинственность она к тому времени уже наигралась.
Он привёз её в роскошный загородный дом, который, впрочем, даже не попытался выдать за собственный. И был романтичный вечер у камина, и сумасшедше-счастливая ночь, и сладкое утро, которое казалось Тане солнечным, невзирая на стену дождя за окном. За завтраком она сама завела разговор о сестре, и Краузе, будто в шутку, предложил выяснить, на многое ли Аня ради неё готова. Татьяна, смеясь, согласилась. К тому моменту, когда она поняла, что он не шутит, её телефон уже был у него в руках. А после того как набралась мужества сказать «нет», Краузе запер её в бильярдной на цокольном этаже, где и продержал до пятницы.
— Мам, я глаза закрываю — и вижу этот зелёный бильярдный стол!.. — пробормотала Татьяна, всхлипнула и умолкла.
А мать всё гладила и гладила её по спине, и ни о чём не спрашивала. В комнате совсем стемнело, зажигать свет было незачем. «Уснёт, — подумала Майя, — значит, пускай тут и спит!» Но Таня не уснула. После долгой паузы она опять заговорила:
— Я сама во всём виновата. Если бы я не была такой бесхарактерной идиоткой… Ты обо мне теперь очень дурно думаешь, да?
— Нет, котёнок. Я очень дурно думаю о человеке, который так с тобой обошёлся. То, что ты сделала… то, что с тобой случилось — это не вина, а беда.
— Но почему именно я?.. Ведь он же выбрал меня. Значит, он сразу видел, что я такая, как ему нужно…
— Он выбрал тебя, потому что для его плана требовались близнецы, — осторожно ответила Майя. — Сомневаюсь, что в вашем заведении учится много двойняшек.
Она понимала, что никуда не денется — объяснить дочери истинную подоплёку интереса Краузе ей придётся. Но момент для таких объяснений ещё не настал.
Татьяна снова помолчала, потом спросила:
— Папа знает? Аня говорит, что не знает, но, может, ты…
— Нет, я ему не звонила. Но, думаю, совсем от него скрыть эту историю мы не сможем. Про «Бобруево» я расскажу ему только минимум, договорились?
— Договорились.
Был лишь один вопрос, который, пожалуй, стоило задать, не откладывая.
— Ты вот что мне скажи, моя хорошая. Вы с ним хотя бы предохранялись?
Татьяна закивала. Соврала или нет, в потёмках было неясно, но Майя надеялась, что не соврала.
— То есть беременна ты быть не можешь?
— Не могу, мам, — похоже, всё-таки не соврала.
— Сходить к врачу тебе, в любом случае, придётся. Янис Адамович никогда себе не отказывал в… маленьких радостях. Так что, сама понимаешь…
Дочка закивала снова.
Темнота и тишина сделали своё дело — минуты спустя Татьяна, и правда, уснула. Дыхание выровнялось, ладонь, лежавшая на животе у Майи, расслабленно отяжелела — и Майя тоже смогла немного расслабиться. Ничего утешительного она не услышала, но не услышала и ничего неожиданного. Печальней всего было то, что Танина любовь ещё жила. Растоптанная, измаранная, преданная, она, эта любовь, ещё сквозила в каждом её слове, и Майя не могла предсказать, как долго будет длиться исцеление. «Через несколько недель, — рассудила она, — я дам ей послушать запись нашего с ним последнего разговора. Но не теперь. Теперь она этого просто не вынесет… пускай сначала придёт в себя».
Дверь отворилась, и в спальню заглянула Анюта.
— Спит! — шёпотом предупредила Майя.
— Очень хорошо. Мамуль, на твоём телефоне четыре пропущенных вызова.
Мобильный, который Майя ещё утром перевела в беззвучный режим, валялся где-то в прихожей.
— Папа?..
— Нет. Субботин.
Майя бережно отодвинула от себя Татьяну и поднялась.
— Пойду перезвоню.
Голос начальника звучал, как обычно — сухо и по-деловому:
— Спишь, что ли, Шустова? Извини, если разбудил.
— Не сплю, просто не слышала.
— Тогда ладно. Я должен попросить тебя приехать в Центр. Привезли материалы для срочной экспертизы. Работы там часа на два, самое большее. Но подождать до завтра эти ребята не могут.
Она тяжело вздохнула:
— Естественно, я приеду.
Закончив разговор, наткнулась на возмущённый взгляд Анюты:
— На работу, мама? Сейчас?! Времени уже восемь.
— Надо — значит, надо, — развела руками Майя.
— Он с ума сошёл, твой Субботин… после такого дня — заставлять тебя куда-то ехать. Он так всегда теперь будет делать, из-за того, что ты ему обязана?
Чьими стараниями Татьяну отпустили домой, Майя обеим девочкам уже поведала. Но у неё самой и мысли не возникло, что Субботин решил, не откладывая, напомнить ей про обязательства. В том, что «должок» придётся отдавать, она не сомневалась — но разве кто-нибудь станет размениваться на пустяки? Сегодняшняя просьба, определённо, к раздаче долгов отношения не имела.
— Доченька, не надо злиться, — Майя устало улыбнулась. — Всё, чего он хотел — показать, что по-прежнему доверяет мне и что я по-прежнему ему нужна.
Анюта сердито фыркнула вместо ответа.
— Побудешь с Таней? Ей лучше сегодня не оставаться одной.
— Конечно, побуду, — она тряхнула головой и ушла в родительскую спальню.
Майя сняла измятый синий костюм, который так и носила с утра, надела мягкую трикотажную юбку и джемпер, прибрала волосы, в пятый раз за день вызвала такси и отправилась в НИЭЦ.
Выходя из подъезда, она вспомнила об Артёме и позвонила ему. Сообщила новости, посетовала на то, что вынуждена тащиться на работу и с теплотой в груди выслушала слова облегчения и сочувствия.
|
