|
Ева Гончар
|
 |
« Ответ #500 : 25-Марта-2018 19:57 » |
|
Всё получилось на удивление легко — как ни крути, но симпатизирующих ей людей в этом здании работало гораздо больше, чем готовых плюнуть ей вслед. Майе даже не пришлось ничего объяснять. На вопрос, дадут ли ей возможность поговорить с подследственным, она получила ответ: «Пожалуйста, говорите!» — и полчаса спустя входила в помещение для свиданий. Может, тот, к кому обратилась Майя, решил, что её привела рабочая надобность, не оформленная документально. А может, до него уже дошли слухи, что Татьяна Смирнова, задержанная как сообщница Краузе — Майина дочь. Гадать, какой вариант — правильный, было некогда и незачем. Майя добилась, чего хотела — всё остальное значения не имело.
Она уже не раз здесь бывала — в этой унылой серо-зелёной комнате с окошком под потолком, потёртым столом, парой жёстких неудобных стульев и стеклом во всю стену, через которое за происходящим внутри наблюдал дежурный. Но раньше она приходила сюда абсолютно спокойной, имея в голове чёткий план предстоящей беседы. Теперь же её потряхивало от напряжения и гнева, и никакого плана у неё не было — одно лишь намерение заставить Краузе выложить всё как есть. Сочетание обыденной обстановки с непривычными эмоциями воспринималось Майей как нечто сюрреалистичное, из-за чего всю эту сцену она потом вспоминала так, словно увидела во сне.
Главный виновник её несчастья уже был здесь — сидел, скрестив руки на груди, и ждал. При Майином появлении его лицо исказила кривая ухмылка. В глубине души Майя, наверное, ожидала чего-то романного: «Теперь, когда маска дружелюбия с него слетела, от прежнего обаяния не осталось и следа. Передо мною был уродливый старик, и я не мог поверить, что раньше не замечал его гнилой натуры!» В реальности, ничего такого, конечно, не произошло.
Янис Адамович хоть и выглядел старше, чем она привыкла — из-за седой щетины, заменившей щёгольскую бородку, неряшливо свисающих волос и мешков под глазами, — но это его почти не портило. На левой скуле багровел живописный кровоподтёк, нижняя губа была разбита, манжеты светлой рубашки наполовину оторвались, на воротнике не хватало пуговицы — сопротивлялся вчера Краузе, должно быть, отчаянно. И вид у него сейчас был не жалкий, а лихой — как у киношного пирата.
«Обаяние зла, в чистом виде, — со смесью омерзения и ужаса подумала Майя. — Бедная, бедная моя девочка!..»
Она вдохнула, медленно выдохнула и очень спокойно проговорила:
— Здравствуйте, Янис Адамович!
— И вам не хворать, Майя Михайловна, — его ухмылка стала кривее и шире. — Сгораю от нетерпения узнать, чем обязан вашему визиту. Неужели вы по мне соскучились?
— Хочу узнать, правду ли вы сказали следователю, — не подыгрывая ёрничанью и не меняя тона, отозвалась Майя. — О том, что Таня помогала вам по доброй воле.
— Естественно, правду, а вы как думали? — пожал плечами Краузе и откинулся на спинку стула. — Какой мне смысл врать? Если бы я хотел запутать следствие, я говорил бы, что вообще не знаю, какой каприз заставил эту студентку прятаться в музее — зачем мне статья за организацию преступной группы? Но, видите ли, нашу с Танюшей связь, — прибавил он многозначительно, — обнаружить будет легче лёгкого. Так что, сами понимаете, со следствием мне выгоднее сотрудничать.
— Она что, беременна?.. — холодея, спросила Майя.
— Понятия не имею. Хотя это было бы неплохо, — съехидничал Янис Адамович. — Но для того, чтобы доказать, что мужчина и женщина друг другу не чужие, это совсем не обязательно.
Майя стиснула зубы — от его намёков, что он спал с её дочерью, ей было нехорошо физически. Тем более, что они вполне соответствовали действительности. Вот насчёт добровольности Таниного участия в его затее он, разумеется, врал. «Но моё личное знание о том, кто из них врёт, а кто говорит правду, к делу, увы, не пришьёшь!»
— Если честно, — чуя Майино состояние, продолжил он, — мне даже не пришлось её упрашивать. Ваша барышня была на всё готова, лишь бы снискать моё расположение.
— Вы хотите сказать, что она… увлеклась, бегала за вами и вам оставалось только взять то, что само плыло в руки?
— Вы совершенно правы.
До этих слов краешком сознания Майя допускала мысль, что теперь, когда для Краузе всё кончено, ей удастся убедить его не тянуть за собой Татьяну. Какими словами убеждать, было неясно — сделку ему теперь не предложишь. Но если бы в его отношении к девушке промелькнуло хоть что-то человеческое, за это можно было бы уцепиться. Теперь же Майя поняла: к светлой стороне его натуры взывать бесполезно. Да и осталось ли в нём хоть что-нибудь светлое?
Значит, придётся взывать к стороне тёмной.
Благо, подслушивающих устройств в этой комнате быть не должно.
— Ну что же, Янис Адамович, — подпустив в голос брезгливости, после недолгого молчания произнесла она. — Вынуждена констатировать: у моей дочери — отвратительный вкус. Мне очень стыдно, что я такой её вырастила. В девятнадцать лет, конечно, простительно потерять голову от любви… Но Таня выбрала какой-то совсем уж негодный объект. Хотела бы я знать, что она в вас нашла? Ни красоты, ни таланта, ни интеллекта. Я, грешным делом, даже думаю, может, не так и плохо, если она пойдёт под суд? Может, это ей хоть немного вправит мозги?
Краузе смотрел ей в глаза и продолжал кривить губы. Он молчал, ничем не выдавая истинных эмоций, но Майя была уверена, что он растерян — идя сюда, мерзавец, безусловно, ждал, что она примется умолять его не ломать Татьяне жизнь и даст ему возможность насладиться отказом.
— Вы сделали ошибку, когда попытались впутать Аню, — продолжила Майя. — Неужели надеялись, что она всё от меня скроет? Считали, что если одна моя дочь — круглая дура, то и вторая такая же? Глупо, Янис Адамович, очень глупо. А почему вы решили, что мы не сможем нанять хакера, чтобы вернуть контроль над каналом? Какая замечательная наивность! И план у вас был примитивнее некуда, я его раскрыла в два счёта, — она пощёлкала пальцами. — Всё оказалось даже проще, чем я думала. Использовать то, что само плывёт в руки — большого ума не надо.
— Вы раскрыли? В самом деле? — недоверчиво хмыкнул он.
— Вы сомневались? По-вашему, в аэропорту вас задержали случайно? Вообще-то должны были взять с поличным ещё в музее, но с окном вы меня провели — признаю. Не ожидала от вас настолько грубой работы. Всё-таки вы художник, Янис Адамович — хоть и плохонький.
Желваки шевельнулись — Краузе начал терять над собой контроль, чего она, собственно, и добивалась.
— Мальчишка, который был в аэропорту — ваш любовник?
— Да.
— Врёте! Такие женщины, как вы, не изменяют мужьям.
— Зачем мне врать? Такие женщины, как я, не изменяют мужьям с такими ничтожествами, как вы, Янис Адамович, — Майя улыбнулась, вложив в улыбку всё ехидство, на какое было способна. — А этот, как вы сказали, мальчишка, не только молод — он ещё и умён. О прочих его достоинствах я промолчу. Так что вы совершенно напрасно утешали себя мыслью, что я ответила бы вам взаимностью, если бы не была замужем.
Руки, которые он так и держал скрещенными на груди, едва заметно дрогнули, норовя сжаться в кулаки. Не сжались — Краузе успел их удержать.
Но Майя засекла его движение.
Сработало! Слава Богу, сработало, подумала она и перевела глаза на полицейского за стеклом — не хотела, чтобы собеседник прочёл в них её облегчение и невольное восхищение его выдержкой. Затем напружинила ноги и спину, как будто собиралась встать, и уронила равнодушно:
— Мне не о чем больше с вами говорить. Конечно, Таня меня разочаровала… Это печально. Однако я её мать — значит, в случившемся есть доля и моей вины. Но зато вас я раскусила с самого начала. Единственное, что вы умеете — учить рисовать. В остальном, вы пустое место! Даже картины украсть — и то не смогли.
— Врете, Майя Михайловна! Вы всё время мне врёте! — Краузе подался к ней, хлопнул ладонями по столу, зрачки его расширились, насмешливая гримаса исчезла: — Про любовника. Про то, что не слишком расстроитесь, если Таня пойдёт под суд. Про то, что всегда меня презирали. Вы всё время мне врёте, специально, чтобы я пришёл в бешенство. Для чего? Разве это поможет вашей дочери?
Майя вскинула брови:
— Я вру?!
— Да! У вас репутация лучшего специалиста в своей области. И вы не можете не понимать, что…
Он прикусил язык, и она закончила за него, с проверенными уже ехидными интонациями:
— Я не могу не понимать, что врёте — вы? Вы это имели в виду? Но вы ведь у нас играете в покер, не так ли? Так что держать лицо вы умеете. Пожалуй, я погорячилась, когда сказала, что учить рисовать — единственный ваш талант. Есть и второй — морочить людям головы. Такому ничтожеству, как вы, иначе просто не выжить.
Краузе снова откинулся на спинку стула, руки вернулись в прежнее положение, лицо стало сосредоточенным — он что-то обдумывал, и Майя догадывалась, что именно.
— Так в какой же момент я должна была поймать вас на лжи? — подтолкнула она его в нужную сторону. — Тогда, когда вы заявили, что Таня чуть ли не сама вызвалась вам помочь ограбить музей?
И тут, наконец, его прорвало.
Да, сказал Краузе, да, тогда — и раньше, когда я утверждал, что она сама в меня влюбилась. Брать то, что плывёт тебе в руки — скука смертная. Куда интересней — влюбить, соблазнить, заманить в ловушку.
Если бы вы, Майя Михайловна, сказал он, не отшили меня, не дали мне понять, что я для вас недостаточно хорош, и не дразнили меня своими визитами, запахом своих духов, своими словами и улыбками, своими недосягаемостью и близостью, я бы, наверное, не обратил внимания на вашу дочь. Но раз не вы — значит, пусть будет она! Чистая, невинная, прекраснодушная. Свежий цветок, который так и тянет сорвать. И пусть вам будет больно и скверно, когда вы обо всём узнаете.
Нет, сказал он, Таня за мной не бегала. Она смотрела сквозь меня, так же, как вы. Я был для неё просто «классный препод» — до того момента, пока не накрыл её плечи своим джемпером, спасая от холода и унижения. После этого я стал её спасителем, её рыцарем, и у нас с нею появилась общая тайна.
В ту ночь она меня заметила, сказал он, но влюбилась только потом — когда решила, что я сам в неё влюбился. Ах, эта вечная игра в неприступность! Милая девочка, ты мне нравишься, ты так мне нравишься, что я едва могу дышать рядом с тобой, но я не смею прикоснуться к тебе, я гожусь тебе в отцы, у нас с тобой нет будущего. Чтобы захотела — сама; чтобы сама просила — прикоснуться; чтобы сама могла думать лишь о том, как бы скорей сорвать запретный плод.
Соблазнить её было легко, сказал он, я ещё до конца лета уложил бы её в постель — но уже в начале августа придумал для неё кое-что поинтересней. Уверенности, что ради меня она нарушит закон, у меня не было. И потому — оцените изящество замысла, дорогая Майя Михайловна! — я сделал так, чтобы она сама на блюдечке с голубой каёмочкой принесла мне средство управлять ею и её сестрой. Обе они приходили в такое отчаяние, когда вспоминали вечеринку в стиле ню, что было понятно — что угодно сделают, лишь бы родители не узнали. Я не понимаю, какая сила заставила Аню вам рассказать, но если бы Аня молчала, всё бы прошло, как по маслу — я был бы сейчас в Рио-де-Жанейро, они бы сидели тут, и та, и другая, а вы бы сбивались с ног, ища возможность подкупить следователя. Но ничего, хоть с одной получилось, как надо.
Я потерпел до октября, сказал он, хотя это было непросто. Такая вкусная, такая сладкая девочка, мне так хотелось её трахнуть, и она была так счастлива, когда я, наконец, это сделал. Если бы после этого она сама согласилась прийти в музей, я бы считал, что достиг идеала. И сначала она вроде бы соглашалась. Подумаешь, какой пустяк: забрать из хранилища безделицу, которая пылится там годами, получить за неё кучу денег и уехать на выходные в Будапешт. Я обещал ей поездку в Будапешт; перед тем, как пригласить на свидание — говорил, давай прогуляемся, пока твоих родителей нет дома. Конечно, она была не против. Но с музеем вышла загвоздка. Может быть, я и сделаю, говорила она между поцелуями, может быть. Я ведь люблю тебя, Янис, значит, я должна во всём тебе помогать. А потом опомнилась и говорила уже только: нет! Нельзя, не хочу, не пойду, давай заработаем деньги, много денег, но ничего не будем красть.
И тогда, сказал он, я отобрал у неё телефон и посадил её под замок. Это были увлекательные три дня. Я дал ей посмотреть видео и объяснил, что будет с нею и её сестрой, если они мне не подчинятся. Она, должно быть, заподозрила, что дело не в медальоне, и грозилась сбежать, как только наступит время ехать в музей, поэтому приходилось постоянно напоминать ей о последствиях. Но если бы она спокойно сидела взаперти и думала, она бы, наверное, всё-таки потом сбежала. Я не давал ей думать. Я брал её — снова и снова. О нет, дорогая Майя Михайловна, я не насиловал её и не бил. Этого не требовалось. Она сама раздвигала ноги, потому что любила меня и не могла сопротивляться. Совершенно особенное удовольствие — быть с женщиной, которая знает, что ты последний гад и просто её используешь, которая хотела бы ненавидеть тебя, но не может, поскольку собственное тело её предаёт.
Утром в пятницу, сказал он, слова «нет» я от неё уже не слышал. Она только плакала и мечтала, чтобы всё прекратилось. Я пообещал вернуть ей контроль над каналом в обмен на медальон, привёл в музей и показал место, где спрятаться. Ей было стыдно и страшно; я сломал её и знал, что она не сможет меня ослушаться.
К тому времени, когда он закончил, Майю тошнило, у неё кружилась голова, перед глазами было темно, в ушах бухала кровь. Янис Адамович откровенно наслаждался её плачевным видом.
— Теперь, когда я всё вам рассказал, — проговорил он беспечно, — я вправе ждать ответного жеста. Мне очень интересно узнать, как так вышло, что Аня решилась во всё это безобразие впутать вас?
— Я могла бы ответить, что вы дрянной психолог и плохо просчитали её реакцию, — процедила Майя. — Но это будет неправдой. На самом деле, вы плохо просчитали реакцию её парня.
— Игоря? Я полагал, что он самоустранится.
— Вот именно, вы не приняли его всерьёз. А он взял и уговорил её позвонить мне. Вы ничего не знаете о любви, Янис Адамович. Иначе его поступок не стал бы для вас сюрпризом.
Она с усилием поднялась, беспокоясь лишь о том, как бы не рухнуть без чувств. Он поднялся вслед за нею. Спросил, улыбаясь уже не криво, а широко и приветливо:
— У вас в кармане диктофон, верно?
— Конечно.
— Идти с этой записью к следователю не имеет смысла. Суд не примет её в качестве доказательства. А под протокол, как вы понимаете, я ничего такого не повторю.
— Я не собираюсь идти с ней к следователю, у меня на неё другие планы. Но остался один вопрос.
— Какой вопрос, Майя Михайловна? — теперь он был сама любезность, и, кажется, судьба записи его не особенно волновала.
— Это вы украли в «Бобруево» Танину блузку? Или она случайно тогда пропала?
— А вы как думаете? — осклабился Краузе. — Могла она случайно пропасть?
— Вы не ничтожество, нет, — после паузы тихо вымолвила Майя. — И не великий махинатор, каковым себя мните. Вы жаба, Янис Адамович. Мерзкая бородавчатая жаба, на которую противно смотреть, с которой противно находиться рядом. Но прикоснуться к вам мне всё-таки придётся.
Она обогнула стол, занесла руку и со всей силы врезала ему по лицу. Краузе дёрнулся и зашипел — ударом задело вчерашний кровоподтёк. Майя вытерла ладонь о юбку, развернулась и вышла из комнаты.
Продолжение следует...
|
