Второе дыхание / Не-фанфик :) [закончен]

[Catherine U]

Как-то навеяло...


ПС: Так а где пресловутое второе дыхание? Где продолжение? Я и то больше написала!

[Ева Гончар]

Картинка – да-а, похоже. Отчасти. :)) Где б взять совсем правильную... Ох, завести, что ли, знакомство с каким-нибудь иллюстратором прямо сейчас, не дожидаясь, пока всё будет написано?

[Catherine U]

Я думала, и тут есть люди, знакомые с фотошопом и прочим. А что не похоже? Лицо только?

[Ева Гончар]

Похожи – сюжет, одежда, цвет глаз и волос. Лицо не похоже, и зверюшка другая. :)

Я не против фотошопа (мне будет приятно, если кто-нибудь что-нибудь сделает в нём «по мотивам»), но очень хочется рисунки. Чтобы было точно как у меня в голове. :)

[Catherine U]

Цветные?
А зверюшку не напомнишь случайно?

[Ева Гончар]

Непременно цветные. :)
Зверюшка – горностай. Причём в этой версии в зимней шубке – белый.

[Catherine U]

Непременно цветные. :)

Неправильный ответ :)

Зверюшка – горностай. Причём в этой версии в зимней шубке – белый.

А на фото что? Хорек? Серость сказала, что ей все равно - она бы обоих съела бы.

[Ева Гончар]

Неправильный ответ :)

Почему? :)

А на фото что? Хорек? Серость сказала, что ей все равно - она бы обоих съела бы.

Не знаю. У хорька вроде расцветка другая... Норка, может? Горностаи или рыжие, или белые.
Ужас какая кровожадная серость! :)

[Catherine U]

Понятно.
А Серость, да, она такая. В пятницу она хотела отобедать соседским щенком тойки. Сказывается то, что ее потеряли или бросили на даче.

[Ева Гончар]

Сказывается то, что ее потеряли или бросили на даче.

Кто посмел?!

[Catherine U]

Сказывается то, что ее потеряли или бросили на даче.

Кто посмел?!

Сволочь какая-то, вестимо.

[Ева Гончар]

* * *

         Не будь Пинкус начисто лишён тщеславия, он бы, конечно, не стал называть себя пренебрежительным словом «старьёвщик» — придумал бы что-нибудь солидное и звучное, вроде «антиквара» или «хранителя редкостей». На покосившейся медной табличке над его дверями было написано «Лавка диковин» — и это название ассортименту маленькой лавки вполне соответствовало. На пыльных её полках, разумеется, полным-полно было разнообразной рухляди, попросту надоевшей прежним хозяевам, но среди старых чернильниц и перьев, газет десятилетней давности и игрушек, верой и правдой служивших трём поколениям детей нет-нет, да и попадались предметы, которые могли бы осчастливить историка или собирателя. Ботаническая рукопись на старо-ингрийском. Миниатюрный портрет придворной дамы середины прошлого века, исполненный в узнаваемой манере одного из классиков. Ветхая шаль, отделанная чудом сохранившимся кружевом красоты необыкновенной. Множество сюрпризов ожидало своего часа в «Лавке диковин», но самое главное, среди обычных вещей прятались здесь вещи волшебные — артефакты, изготовленные в те времена, когда магия ещё была в каждом доме и люди пользовались магической энергией, почти не замечая её, как не замечают воздух и солнечный свет.
          Многоликий прекрасно знал, что представляют собой такие лавки, и потому совсем не удивился тому, что в закромах у Пинкуса нашлось нечто из ряда вон выходящее — скорее уж могло удивить, почему в предыдущие дни, проведённые в этом доме, ничего необычного, кроме простеньких старинных оберегов, гостю на глаза не попадалось. Но он и подумать не мог, что находка окажется как-то связана с овеянным легендами магическим предметом, известным как Наследство Ирсоль. Инстинкт самосохранения приказывал Феликсу скрывать охватившее его волнение, но глаза его прилипли к конверту, и сам он весь превратился в слух.
          Ворча себе под нос, какая это тяжкая ноша — прожитые годы, Пинкус снова устроился в кресле и вытащил из конверта совершенно целый исписанный листок бумаги. Выцветшие глаза старьёвщика лукаво поблёскивали, в уголках его губ играла улыбка. Многоликий тоже сел на свой стул и замер в молчании, ожидая, когда старик заговорит сам. Тот аккуратно разложил листок на скатерти, разгладил его и только тогда, наконец, полувопросительно произнёс:
          — Про Наследство Ирсоль, друг мой, вы, естественно, слышали...
          — Само собой, — отозвался Феликс, надеясь, что интереса в его голосе не слишком много. — Можно подумать, о нём кто-нибудь не слышал. Не все, правда, в него верят.
          — А вы верите?
          — Я не знаю. Ирсоль, конечно, была великой волшебницей, но...
          — О да, друг мой! — старик задумчиво покивал. — Таких, как сиятельная Ирсоль, это мир никогда больше не увидит.
          Он поднял голову и, прищурившись, устремил взор куда-то вдаль, словно вспоминал о своих давнишних встречах с волшебницей. Но в действительности вспоминать ему было нечего: Ирсоль Справедливая скончалась семьсот лет назад, задолго до рождения пра-пра-пра-прадеда Пинкуса. Эпоха её правления была лучшим временем в истории Континента, и прозвище своё она получила не зря. В те годы богатые люди не смели делать бедных ещё беднее, чтобы самим стать ещё богаче; всякий, кто не гнушался работы, ел до сыта и жил в тёплом доме; королевская стража не бросала неугодных в темницы без суда и следствия; и слыхом никто не слыхивал, что может быть неправедным суд. Так, по крайней мере, гласили легенды. Согласно им же волшебница Ирсоль собственной персоной являлась к своим подданным, если они просили её о помощи. И она всегда была щедра на подарки — говорят, простым касанием пальцев придавала обычным предметам чудесные свойства.
          — «Подарков Ирсоль» в моей лавке никогда не было, — молвил Пинкус, сейчас, очевидно, думавший в унисон с Многоликим. — Все её скатерти-самобранки, сапоги-скороходы и волшебные зеркальца давным-давно нашли и прибрали к рукам коллекционеры и маги. Но лучшее своё детище...
          — Инструмент Справедливости! — подсказал Феликс.
          — ...До сих пор, как известно, никто не нашёл, — бросив на собеседника короткий проницательный взгляд, продолжил старик. — Возможно, Ирсоль оставила его в наследство кому-то из своих далёких потомков, как было принято в её время...
          — ...Или же никакого Инструмента Справедливости не было вовсе, и всё это — досужие выдумки, — закончил за него Многоликий.
          Ему даже дышать стало трудно от волнения. Нищее босяцкое детство ожило в памяти Феликса. Он вспомнил, как долго считал считал сиятельную Ирсоль персонажем сказкок и как был поражён, узнав, что она персонаж исторический. Как горячо и страстно мечтал раздобыть Инструмент Справедливости, когда надорвалась на работе и заболела мама, а хозяин трактира, где она была и судомойкой, и поломойкой, и прачкой, выгнал её, ни единой кроны не дав на врача и лекарства. И как после маминой смерти Феликс пообещал себе, что «инструментом справедливости» станет сам, обратив свой Дар на защиту обиженных, бедных и слабых.
          — Вы читаете по старо-ингрийски? — уже не пряча улыбку, спросил Пинкус.
          — Немного...
          — Тогда смотрите! — он пододвинул к Многоликому листок. — Я нашёл его в одной из книг, что принесла мне дочка покойного судьи Ласса, когда приводила в порядок доставшийся ей дом. Если бы вы знали, мой дорогой друг, как я люблю старые письма! Они как руки, протянутые из прошлого настоящему и будущему. Когда я думаю о людях, которые их писали, я представляю, как... О, простите меня великодушно, я отвлёкся. Мне недолго осталось пожимать эти руки; оттого я дорожу каждой секундой прикосновения к прошлому. Так вот, смотрите: письмо...
          Феликс развернул листок к себе и нахмурился, пытаясь разобрать изукрашенный петлями и хвостиками старинный почерк.
          — Оно написано прапрадеду судьи Ласса, и автор его — профессор Эренгерд из университета Белларии. Говорит ли вам что-нибудь это имя?
          Многоликому всё труднее было держать себя в руках.
          — Ничего не говорит, продолжайте, пожалуйста, Пинкус.
          — Профессор Эренгерд, голубчик мой, мечтал открыть в университете крупнейший в мире музей  Ирсоль Справедливой, и пол-жизни собирал для него экспонаты. Само собой, сильнее всего ему хотелось отыскать Наследство. Удача улыбнулась ему, но слишком поздно: судя по дате, это письмо он написал уже в старости, да и прапрадед судьи Ласса был тогда далеко не молод. Давайте, прочитайте теперь, что там написано.

Продолжение следует...

[Ева Гончар]

Пожалуйста, пишите, если есть непонятное, а то мне много предстоит растолковывать – чтобы ничего не упустила. :)

[Ева Гончар]

          Самоучка Феликс, действительно, по-староингрийски читал неважно. Но сейчас он собрал воедино свои беспорядочные знания, и вычурные буквы еле-еле, с надсадным скрипом, но всё-таки начали складываться в понятные Многоликому слова. «Мой добрый друг и высокооуважаемый коллега! Пока мои глаза ещё различают свет и тьму, а пальцы не утратили силы держать перо, спешу рассказать Вам о потрясающем открытии, которое я совершил, — писал профессор Эренгерд. — Вы знаете, как много мною сделано для сохранения памяти о владычице Ирсоль, да лелеют небеса её душу, и теперь, зная, что самое прекрасное из её творений не будет сокрыто от мира, я тоже могу умереть спокойно...»
          — Собственно, до Наследства профессор не добрался, — проговорил Пинкус, глядя, как Многоликий раздражённо хмурится, споткнувшись на совсем непонятном месте. — Но в древних рукописях он нашёл несколько упоминаний о нём и смог по ним определить место, где его спрятали.
         «...Сокровище ждёт своего часа в замке Эск, в одной из самых старых башен, во времена Ирсоль носившей имя Башни Серафимов...» — перескочив через несколько строчек, прочитал Многоликий и энергично кивнул. Дальше снова шло что-то невразумительное, похоже, Эренгерд объяснял «высокоуважаемому коллеге», какие именно рукописи навели его на след Инструмента Справедливости. Заканчивалось письмо выражением надежды, что адресат его закончит работу, начатую профессором, и передаст Наследство в дар столичному университету.
          — Предки нашего судьи Ласса были вхожи в замок Эск, — пояснил старьёвщик, когда Феликс с усталым выдохом отложил письмо, — кое-кто из них, я слышал, сумел даже породниться с королевской семьёй. Профессор Эренгерд, вероятно, считал, что его друг не откажется выполнить поручение. Как знать, может, они создавали свой музей вместе...
          — Но ничего не вышло. Всем известно, что эта штука до сих пор не найдена, — отозвался Многоликий. — Так почему же её не нашёл этот «пра-пра»?
          — Старость, мой дорогой, старость, — улыбка Пинкуса стала печальной. — Должно быть, тот человек собирался, но так и не скопил достаточно сил. Я бы тоже сейчас не взялся разыскивать что бы то ни было в замке Эск, даже если бы знал, как туда проникнуть. Но вы — совсем другое дело! Вы молоды, и вы способны на то, что недоступно другим людям.
          Многоликий молчал с пол-минуты, ошарашенный свалившимся на него знанием. Ему казалось теперь, что он всегда, с самого детства предчувствовал: Инструмент Справедливости дожидается именно его! Так и должно было случиться; именно ему, Многоликому суждено стать новым владельцем Инструмента, и вся его предыдущая жизнь, ярчайшие куски которой, наплывая друг на друга, вспыхивали сейчас у него перед глазами, была всего лишь подготовкой ко вступлению во владение...
          Потом он моргнул, пытаясь вернуть своему лицу нормальное выражение, и почти равнодушно спросил:
          — Откуда вы знаете, Пинкус, что книжный червь... как его там? Эренгерд? Откуда вы знаете, что он не ошибся? А если он просто-напросто выжил из ума?
          — Я не уверен, — развёл руками старик. — Но будь я на пятьдесят лет моложе, я бы непременно проверил!
          — Вы показывали письмо кому-нибудь ещё? Любой из магов отвалил бы вам за него кучу денег!
          — Никогда и никому не показывал, даже дочери судьи Ласса. Я ждал особенного случая, — объяснил Пинкус и добавил прежде, чем Многоликий задал новый вопрос: — Друг мой, вы же понимаете, что спасли не только мою лавку — вы спасли мою жизнь! — голос его задребезжал сильнее обычного: — Не хочу даже думать, что бы со мною стало, если бы меня вышвырнули на улицу из-за этой фальшивой расписки!
          — Пустяки, — отмахнулся Феликс, хотя благодарность спасённых им людей всегда согревала ему сердце. — Нет ничего проще, чем напугать до полусмерти человека, который боится крыс. Сосед ваш, конечно, так и останется подлецом, но к вашей лавке больше не сунется, в кошмарах она теперь будет ему сниться, ваша лавка.
          Пинкус хихикнул:
          — Да уж, знатно вы его проучили! — но тут же погасил смешок и спросил серьёзно и нетерпеливо: — Ну что, вы пойдёте в замок?
          — Вряд ли. Таким, как я, не стоит даже соваться в королевскую резиденцию, — вздохнул Многоликий.
          Единственный вопрос, который его сейчас занимал — какая из башен замка Эск когда-то называлась Башней Серафимов.

          

ПРОДОЛЖЕНИЕ (со второй главы)

[Ева Гончар]

Кто хотел бал – дальше должен быть бал. :)