Второе дыхание / Не-фанфик :) [закончен]

[Ева Гончар]

Автор «Оттенков», похоже, напала на золотую жилу. :)

[i-jane]

"50 оттенков зеленого" - бестселлер, который может написать любой настоящий алкоголик, глядя на себя в зеркало утром...

[Ева Гончар]

Часть III. СЕРАФИМОВ ПОДАРОК

Глава девятнадцатая,

в которой Принцесса пьёт кофе, музицирует и сомневается в здравости своего рассудка, а Многоликий поневоле верит в вещие сны,
поддерживает старые знакомства и заводит знакомства новые

         Эрика проснулась, вздрогнув, будто её толкнули. Неяркий золотистый свет зимнего утра отчего-то показался ей странным — словно вчера, когда она ложилась в постель, снаружи была не зима, а лето. Она отвела взгляд от заледеневшего окна, невесть почему её смутившего, перевернулась на спину и уставилась в потолок. Но и тот, безукоризненно-белый, слегка скруглённый по углам и обрамлённый тонкой полоской лепнины, тоже выглядел совсем не так, как должен — ему следовало быть низким, скошенным и покрытым по всей площади потёками и трещинами. «Чушь какая!» — подумала Эрика, снова закрывая глаза. И тут же сообразила, что всё это ей приснилось: убогая комнатушка под самой крышей, за окном — бедная улица, залитая водой после ночного дождя, два чего-то ожидающих всадника в сине-серых мундирах… и ощущение обречённости, такое острое и всеобъемлющее, какого наяву у неё сроду не было.
          Принцесса вздохнула со смесью облегчения и удивления. И откуда они только берутся, такие неприятные и непонятные сны? Ничего дурного накануне с ней не происходило, спать она ложилась утомлённой, но всем довольной и предвкушающей праздник. А теперь почему-то чувствует себя так, словно пережила утрату — только никак не может вспомнить, что именно потеряла.
          Вдруг, ни с того ни с сего, захотелось взлететь. Немедленно, не вставая с постели! Такого с ней тоже раньше не было. Эрика снова вздохнула и подчинилась желанию — представила, как поднимается в воздух, слегка оттолкнулась ладонями, и тело вместе с одеялом послушно пошло вверх. Приподнявшись на пару дюймов, она чуть-чуть повисела и покачалась в воздухе. Охватившее её волнение никакому разумному объяснению не поддавалось — сердце заколотилось, как бешеное, лицо вспыхнуло, в носу защипало. «Да что со мной такое, в конце-то концов?!» — рассердилась летунья, плюхаясь обратно на матрас. В голове у неё теснились мутные, расплывчатые образы, которые при всякой попытке к ним присмотреться распадались на сотни крошечных пепельно-серых лепестков.
          Эрика снова открыла глаза и села. Вскинула руки, чтобы потянуться, и замерла от очередной странности. Шее было жарко, затылок оттягивало назад. Девушка недоумённо ощупала волосы и ничего необычного не заметила — немного перепутанные со сна, за ночь они не стали ни длиннее, ни гуще. Но ей почему-то чудилось, что совсем недавно они едва достигали плеч. Она обвела взглядом спальню — здесь ничего не изменилось, не считая более чем уместного в такой день появления под окном огромного букета. Забытая на подлокотнике кресла книга, сиреневый шёлковый халат на спинке кровати, утренний кофе и свёрнутая трубочкой газета на прикроватном столике… Газета её отчего-то встревожила. Всё было и так, и не так, как обычно — словно Принцесса вернулась в свой дом после долгого отсутствия и теперь узнавала его заново.
          Она опустила руки, увидела ажурный платиновый ободок на левом запястье и опять замерла. Можно ли представить себе вещь, более привычную, чем украшение, которое много лет подряд носят, не снимая? Но и браслет сегодня выглядел так, словно Эрика давным-давно его не видела. Мало того, теперь он её пугал! Указательным пальцем она потрогала блестящие завитки и как будто уловила исходящий от них слабый ток магии. Браслет — волшебный? Он что, стал волшебным за ночь? Быть такого не может, померещилось, решила Принцесса.  
          Встала и, зарываясь босыми ступнями в толстый ворс ковра, подошла к букету. Охапка роз, роскошных, пахучих и нелюбимых, предстала перед нею во всей красе, как символ отцовского равнодушия.
          Моей дорогой девочке в день Совершеннолетия.
          Начертанные на карточке слова в уме именинницы возникли раньше, чем она успела их прочитать. Этому она, впрочем, нисколько не удивилась: «Разумеется, а что ещё папа мог тут написать?» Выглянула в окно, посмотрела, как внизу расчищают наметённые за ночь сугробы, задумчиво поскребла ногтем ледяную корочку на стекле и, силясь совладать с беспокойством, вернулась в постель. Вспомнила, что нужно попросить горничную взять в оранжерее цветы на вечер, и досадливо поморщилась: причёску и платье Принцесса почти всегда украшала фрезиями, но теперь и они тоже вызывали у неё тоскливые ассоциации, словно там, во сне, с ними было связано что-то недостойное и скверное.
          Помедлив, Эрика позвала:
          — Вальда!
          Валькирия появилась тут же. Пышущее здоровьем конопатое лицо выражало обычную спокойную почтительность и желание поскорее заняться делом. Но там, во сне, в глазах горничной было насмешливое пренебрежение — Принцесса как будто снова увидела этот взгляд и зябко повела плечами.
          — Доброе утро, ваше высочество, — прислуга, неизменно чуткая к хозяйскому настроению, озабоченно сдвинула светлые брови: — Что-то не так?
          — Всё в порядке. Приснился дурной сон.
          — Поспите ещё, может, приснится хороший. А я к вам до полудня никого не пущу.
          — Будь добра, не пускай. Я хочу побыть одна. Завтрака не нужно.
          — Чего ещё изволите?
          — Позаботься о цветах для бала, — велела Эрика и надолго умолкла.
          Горничная подождала продолжения и, не дождавшись, уточнила:
          — Фрезии, как обычно?
          — Да-да, — протянула Принцесса. — Попроси голубые или белые, подходящие к платью.
          Смутное неудобство, вызванное мыслями о цветах, вроде бы рассеялось.
          — Будет сделано, — флегматично ответила горничная и склонилась к остывающей печи, чтобы поворошить в ней угли. — Это всё?
          — Знаешь, что… приготовь-ка мне ванну.
          Горячая вода и душистая пена — безотказное средство от беспокойства!
          Валькирия кивнула и с достоинством удалилась в ванную.
          Эрика без особенного желания выпила кофе — лишь бы он совсем не остыл, — а прикоснуться к газете так и не решилась. Предложенную горничной помощь в купании не приняла — стремилась поскорее остаться в одиночестве.
          В ванной, уже не обращая внимания на то, что всё вокруг выглядит знакомым и незнакомым одновременно, Принцесса скинула ночную сорочку — ворох кружев и сиреневого батиста, непривычных, как с чужого плеча — и с опаской взглянула на себя в зеркало. Она так странно себя чувствовала, что, наверное, не слишком бы удивилась, обнаружив, что стала ниже ростом, или растолстела, или покрылась веснушками с головы до пят. Но с её лицом и телом никаких перемен не произошло. Только, помимо браслета, теперь на ней появилось ещё одно украшение — небольшой кулон на тонком тёмно-коричневом шнурке, представляющий собой вырезанный из перламутра силуэт Серафима.  
          Девушка остолбенела.
          «Что это за вещь? Откуда? Когда я успела её надеть?!»
          Ничего подобного у неё не было, да быть не могло. Никому не пришло бы в голову дарить наследнице трона грошовую бижутерию, пусть даже мастерски сделанную, а сама Принцесса никогда не совершала покупок.
          И провалов в памяти она за собой прежде не замечала.
          Не было у неё такого кулона, да, не было!
          А между тем, вот он. Покоится на груди, чуть ниже ямки между ключицами, словно тут ему самое место.
          Эрика накрыла фигурку ладонью, прислушалась к ощущениям. Самая обыкновенная безделушка, ни малейших признаков волшебства. Если, конечно, можно назвать обыкновенным предмет, неизвестно когда и неизвестно откуда взявшийся. «Может, папа его на меня надел, пока я спала? Хотел сделать мне сюрприз… Очень странный поступок для папы. И странный выбор. Но у Вальды я всё-таки спрошу». Принцесса машинально сжала фигурку двумя пальцами — и тут с ней опять случилось нечто такое, чего до сих пор не случалось.
          Она вдруг услышала голоса, свой собственный — звонкий и преувеличенно жизнерадостный — и хриплый, сдавленный мужской:
          — Смотри, какие штучки, любимый! Правда, красивые? Я купила две, тебе и мне.
          — Красивые, Эрика, правда, очень красивые.
          Между нею и зеркалом возникло мужское лицо, бледное, худое и давно не бритое, с колючими карими глазами и страдальческой улыбкой на тонких бескровных губах.
          — Выбирай, какая тебе больше нравится, из бирюзы или из перламутра?
          — Мне… без разницы. А тебе идёт перламутр.
          — Ладно. Тогда эта — твоя.
          Кожаный шнурок с кулоном, точно таким же, как у неё, только бирюзовым.
          Она тянется к мужчине и застёгивает у него на шее замочек, стараясь не задеть жуткий багровый шрам, сползающий от подбородка в распахнутый ворот белой рубашки.
          Мужчина ловит её руку и целует в середину ладони.
          Миг — и видение пропало.
          — Силы небесные, что это было?! — ахнула Принцесса, отступая от зеркала и глядя в свои округлившиеся и потемневшие от изумления глаза.
          Галлюцинация?
          Картинка из сегодняшнего сна?
          Сон — всё-таки лучше, чем галлюцинация, рассудила она, тщетно пытаясь унять дрожь. Подумаешь, мужчина со шрамом. Сны бывают всякие — страшные, диковинные, какие угодно. Этот, похоже, был длинный, яркий и липкий, раз до сих пор не отпускает. Остаётся только непонятным происхождение кулона — но всё прояснится, когда вернётся Вальда. «Жалко, я раньше его не заметила. Иначе бы сразу у неё спросила…»
          Эрика забралась в ванну и перестала дрожать, но беспокойство уходить и не думало — наоборот, усиливалось с каждой минутой. Она немного полежала, пропуская между пальцами пышную густую пену, потом с головой погрузилась в воду… а когда вынырнула, поняла, что это был опрометчивый поступок — видимо, она, действительно, забыла, как обращаться со своей шевелюрой. Плотные мыльные пряди, облепившие спину, грудь и плечи, теперь придётся долго прополаскивать, раньше она обходилась без таких сложностей.
          «У меня что, когда-то была короткая стрижка?!»
          Она позвонила горничной, раз, и ещё один, но та не явилась — очевидно, была в оранжерее. Придётся справляться самой. В крайней растерянности Принцесса кое-как закончила купание, обернула полотенцем многострадальные волосы, закуталась в халат, переместилась обратно в спальню и уселась в кресло. «Вестник Короны» всё так же лежал на столике и тревожил её настолько сильно, что хотелось, не разворачивая, бросить бумажный свиток в печку. Довольно странностей, сказала себе Эрика, подавила соблазн — и взяла газету.
          Первую страницу, украшенную её собственным портретом и сообщением о предстоящем бале, Принцесса перевернула, не читая. А вторая заставила её вскрикнуть. Вот же оно — лицо! То самое лицо из её давешнего видения, правда, ни капельки не измученное. Лицо, знакомое до мельчайших деталей, каждым своим изгибом и каждой морщинкой — умей она рисовать, изобразила бы его куда точнее, чем полицейский художник. «Оборотень по кличке Многоликий, государственный преступник, виновный в пятидесяти двух тяжких преступлениях против Королевского дома и народа Ингрии…»
          Принцессино сердце опять понеслось аллюром.
          Оборотень.
          По кличке Многоликий.
          Она немало слышала о нём, но прежде не видела ни его самого, ни его портретов.
          А теперь он не только ей мерещился. Теперь она откуда-то знала его настоящее имя!

Продолжение следует...

[Catherine U]

У-у-у, точна как часы!
Оч рада, что никакие происки... судьбы не заставили тебя отложить столь важное для нас дело! 

[Ева Гончар]

Не говори, прямо сама удивляюсь. Что бы другое делала с такой пунктуальностью. :)

[Catherine U]

Да ладно тебе! Это же тоже важно! (И большее количество людей становятся счастливыми)

[Ева Гончар]

(серьёзно) Я на это надеюсь. Что важно - и что становятся.

[Catherine U]

Меня можешь считать за четверых ;))))

[Ева Гончар]

Договорились! :))) 

[Catherine U]

 

[i-jane]

А меня вообще в кубе!
Ураааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Продолжениееееееееееееееееееееее!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

[Ева Гончар]

В кубе - это как? :)))

[Ева Гончар]

* * *

         Пробуждение Феликса было не слишком приятным. Во-первых, он замёрз: тяжёлое ватное одеяло упало на пол, а без него в доме у Пинкуса можно околеть. А во-вторых, на границе между сном и явью почему-то был свято уверен, что вот-вот будет схвачен имперской полицией — и это было не только очень страшно, но и обидно. «Я же уехал из Империи! — думал Многоликий сквозь сон. — Я сделал, как мне было велено! Какого ляда они явились за мной сюда?!» Он знал, что должен бежать, но тело его не слушалось — руки и ноги были будто чужие, и даже глаза не желали открываться.
          Затем оцепенение ушло, оборотень рывком сел — разболтанная кровать под ним пошатнулась и отчаянно заскрипела — и потянулся к окну, до которого в тесной каморке было рукой подать. Счистив со стекла толстый слой инея, он убедился, что никакой полиции поблизости нет — ни ингрийской, ни, тем более, имперской. Заваленная снегом улица была совершенно пуста, однако страх уходить не спешил. С минуту Феликс напряжённо прислушивался. Но единственным звуком было позвякивание посуды в соседней комнате — должно быть, Пинкус накрывал стол к завтраку. Снаружи царила тишина, лишь раз нарушенная заливистым конским ржанием и шелестом проехавших мимо «Лавки диковин» саней.
          «Сон, это был всего лишь сон», — сказал себе Многоликий, слегка успокоившись, и встал.
          Никогда в жизни у него не было такого странного состояния, как в это утро! Страх и тоска, завладевшие им во сне, померкли перед нестерпимым желанием дышать и двигаться. Того и другого хотелось так сильно, словно он год провёл в смирительной рубашке. Феликс со стоном наслаждения потянулся, расправил плечи и сделал глубокий вдох. Шумно выдохнул и снова втянул в себя воздух. Вдох — выдох — вдох — выдох — вдох... Надышавшись до головокружения, он замер и теперь прислушивался уже не к внешнему миру, а к самому себе — пытался понять, что за чертовщина с ним происходит. Глазам вдруг стало горячо и мокро, но оборотень сперва даже не понял, что это слёзы — в последний раз он плакал, ещё когда была жива матушка. В недоумении он вытер пальцами слёзы. Внутри у него всё трепетало от острого, почти болезненного удовольствия.
          Когда голова перестала кружиться, Феликс снова поднялся и сделал несколько физических упражнений, безотчётно удивляясь необыкновенной лёгкости, с которой они ему удались. Но переполнявшая его жажда деятельности от этого даже не притупилась, хотелось чего-нибудь ещё: сделать стойку на руках, пройти колесом по комнате — жаль, с её размерами и захламлённостью, второе было исключено.
          Превращение ему хотелось совершить, вот что! Сию же секунду, не откладывая.
          Многоликий покосился на дверь, за которой наверняка дожидался его пробуждения хозяин — о том, что собой представляет гость, Пинкус знал, но пугать старика попусту всё же не стоило. А затем обернулся росомахой. Шут его знает, почему именно росомахой - это было первое, что пришло ему в голову. В росомашьем обличье не задержался, пошёл по нисходящей: барсук, лисица, горностай... На горностае он остановился, захваченный незнакомым маятным ощущением. Словно хорошеньким ослепительно-белым зверьком он уже когда-то был — и пережил в этом качестве что-то чрезвычайно важное, но что именно, вспомнить не удавалось. Пусть будет не горностай, а белка... Но оборачиваться белкой Феликс не стал. Беличий образ почему-то оказался связанным в его сознании с сильнейшей, оглушающей болью. «Бред какой-то, злыдни болотные», — подумал Многоликий, возвращая себе человеческий облик. Голова опять немного кружилась, пять превращений подряд — это всё-таки чересчур. Но усталости он не чувствовал. Чувствовал сильнейшее удовлетворение, словно, наконец-то, сделал то, что ему долго-долго не удавалось.
          Прежде чем умыться, оборотень заглянул в небольшое квадратное зеркало, которое Пинкус приспособил для него над тазом с водой. В зеркале отразилась цветущая двадцативосьмилетняя физиономия, ещё не слишком заросшая — брился Феликс вчера вечером, прежде чем отправиться к Иде. Лицо как лицо, и вчера, и позавчера, и месяц назад оно было точно такое же. Почему же тогда мерещится, что в нём что-то изменилось? Испытывая всё большее недоумение, мужчина стянул с себя рубаху — и увидел под ней предмет, которого у него раньше совершенно точно не было! Небольшой ярко-голубой кулон на коротком и тонком кожаном шнурке. Изумлённо присвистнув, Феликс приблизил глаза к отражению и присмотрелся: исключительно изящный силуэт Серафима, вырезанный из бирюзовой пластинки.
          «Это ещё что такое? Откуда?.. Ида подарила?..»
          Но он абсолютно не помнил подарка. Помнил каток и кинематограф. Помнил ужин в отличной харчевне, особенно вкусный с мороза. Помнил Идину комнатушку на последнем этаже доходного дома. И саму Иду, беспечную и ласковую, как обычно. На ночь Феликс у подружки не остался, отправился обратно в лавку старьёвщика, и никаких подарков при нём, определённо, не было. Он слышал, что провалы в памяти бывают у пьяных, но с ним такого ещё ни разу не случалось. Многоликий вообще не слишком любил спиртное и пил мало и редко, а вчера — так и вовсе не пил, не считая стакана пунша на катке.
          «Пинкус! Ну конечно, Пинкус! Старик чудаковат. И со мной он носится как с писаной торбой — вот и решил сделать мне сюрприз, пока я спал...»
          Феликс вздохнул и расслабился: хорошо, когда у странных событий находятся простые объяснения. Но долго радоваться ему не пришлось. Пробуя на ощупь крылатую фигурку, он сжал её двумя пальцами — и тут же оказался во власти видения.
          — Смотри, какие штучки, любимый! Правда, красивые? Я купила две, тебе и мне.
          Неестественно-бодрый девичий голос. Усталое тонкое лицо с крупноватым, чуть приподнятым носом, короткие тёмные волосы, печальные синие глаза. Бесконечные усталость и печаль противоречат голосу, и этот диссонанс причиняет Феликсу почти физическую боль. Ах нет! Боль, на самом деле, физическая! У него болит каждая клеточка, и каждой клеточке не хватает воздуха.
          — Красивые, Эрика, правда, очень красивые.
          Не улыбнуться ей невозможно, но даже шевелить губами, и то больно.
          — Выбирай, какая тебе больше нравится, из бирюзы или из перламутра?
          — Мне… без разницы. А тебе идёт перламутр.
          — Ладно. Тогда эта — твоя.
          Девушка склоняется к нему и надевает на него кулон. От её волос пахнет цветами.
          Многоликий испуганно выпустил фигурку, и видение исчезло.
          «Что это было?!»
          Почему-то подумалось, что и девушка, и боль, и странные слёзы, и вязкий иррациональный страх, который сопутствовал пробуждению — части одной картины. Наверное, так оно и есть: ему приснился тяжёлый сон, общая канва сна стёрлась из памяти, но самые яркие моменты — остались. Кулон... а что кулон? Может, как раз им-то, кулоном, сон и навеян. В безделушке, правда, не ощущалось никакой магии — но кто её знает? Может, когда-то давно на ней висело сновиденческое заклинание?
          К тому времени, когда Феликс вышел из своей каморки, он почти совсем убедил себя в том, что нынче утром ничего необычного с ним не произошло. В гостиной было немного теплее; на столе были расставлены тарелки и чашки; в кресле у камина, разумеется, сидел Пинкус. Он просиял улыбкой навстречу гостю:
          — Друг мой, доброе утро! Как вы спали?
          — Доброе утро, Пинкус. Так себе я спал, — честно ответил Многоликий. — Видел во сне что-то странное, но уже не могу вспомнить, что.
          — Бывает, — сочувственно покивал старик. — Сны — материя таинственная и сложная. Иногда мне кажется, они приходят к нам из других миров. Жаль, что большинство из них мы не помним. Но если ваш сон был неприятным, то хорошо, конечно, что вы его забыли. Садитесь кушать, надеюсь, завтрак вам поднимет настроение.
          Феликс опустился на стул, вытащил из-за воротника кулон и проговорил, пряча за приветливостью волнение:
          — Какая славная вещь. Признайтесь, Пинкус, это вы мне подарили?
          Хозяин взглянул на кулон, прищурился, завозился, пытаясь выбраться из кресла и посмотреть поближе, и уронил трость.
          — Подарил? Друг мой, я, действительно, собирался сделать вам подарок, но в моей лавке мало осталось ценного, и я...
          Многоликий похолодел:
          — Не вы?!
          — Нет-нет, не я. А почему вы решили, что это я? Где вы её взяли? — встать без помощи трости Пинкусу так и не удалось.
          — Сидите, прошу вас, — оборотень поднялся сам, шагнул к старьёвщику и склонился над ним, давая ему возможность разглядеть фигурку. — Я увидел её на себе сегодня утром и решил, что она от вас.
          Старик растерянно заморгал белёсыми добрыми глазками:
          — Сожалею, мой дорогой, но это точно не я. Может быть, кто-то из ваших друзей? У вас ведь есть...
          — Нет. Никто мне вчера ничего не дарил, вечером её у меня не было, — мрачно сказал Феликс и выпрямился.
          — Чудеса, — пробормотал Пинкус. — И ночью здесь, кроме нас с вами, никого не было. Сюда, конечно, можно пробраться без спроса, но я бы услышал! У меня, знаете ли, бессонница... Покажите-ка мне ваш кулон ещё раз, — попросил он. Феликс наклонился снова. — Прекрасная вещь. Когда-то мне приносили похожие, но я давным-давно их продал. Я думаю, это имперская работа.
          Многоликий буркнул:
          — Возможно, — вернулся на своё место, снял загадочное украшение и положил его на блюдце.
          Он лихорадочно пытался придумать новое объяснение появлению кулона, но ни единой версии у него не было. Завтрак прошёл в молчании. Допив кофе и сказав «спасибо», Феликс уже собрался встать из-за стола, но заметил лежащий рядом с тарелкой «Вестник Короны», вспомнил, что должен немного почитать вслух для гостеприимного хозяина, и развернул газету.
          — Ну-с, что пишут? — обрадовался старик.
          — Ничего особенного. В замке Эск сегодня бал... будут праздновать совершеннолетие принцессы Эрики.
          На слове «Эрика» он споткнулся — и вцепился взглядом в портрет виновницы торжества. Она! Злыдни болотные, это же она! Девушка, которая только что ему мерещилась. «Видел я её когда-нибудь раньше или нет? Проклятье, не помню... Наверное, да, всё-таки наследная принцесса... Красивая, но холодная, как айсберг, мне такие никогда не нравились, с какой стати она мне приснилась?.. Холодная... холодная, как бы не так! Она же совсем по-другому улыбается... Но откуда я знаю, как?!»
          — Да-да, большой будет праздник, ужас сколько народу на него приедет, — донёсся издалека дребезжащий голос Пинкуса. — Над Замком фейерверк устроят, наверное. А что ещё пишут?
          Потрясённый Феликс не сводил глаз с газеты. То, что он знает — или придумал сам! — какая бывает улыбка у принцессы Эрики, это полбеды. Хуже другое: ему известно, что именно он увидит в газете дальше — свой собственный портрет, снабжённый обещанием Короля заплатить десять тысяч крон тому, кто поспособствует его, Многоликого, поимке. Каменея лицом, перевернул страницу, скользнул глазами по угаданному заранее объявлению и принялся читать о предстоящем визите в Ингрию младшего сына Джердона Третьего. Ближайшее будущее внезапно открылось ему, как на ладони.
          Нужно бежать отсюда, в этой стране его ничто не держит — зачем тогда подвергать себя ненужному риску? Сейчас он сообщит Пинкусу, что его пребывание здесь подошло к концу. Пинкус расстроится и скажет, что хочет на прощание показать гостю какую-то старую вещь. У Феликса язык не повернётся сходу отвергнуть предложение, но он решит исчезнуть сразу же, едва хозяин выйдет из комнаты. Однако все планы пойдут прахом, как только тот обернётся в дверях, лукаво улыбнётся и молвит:
          — Уверен, она вас заинтересует. Вы ведь слышали, конечно, про Наследство Ирсоль?
          «Наследство Ирсоль», — повторил про себя Многоликий. И вздрогнул от ударившей в грудь волны боли и страха.

Продолжение следует...

[Catherine U]

Так! Я не поняла! Где БДСМ и все прочее?!

[Ева Гончар]

(крайне озадаченно) А должно быть?